Единоличный бенефис

Нонка сидела за огромным дубовым столом и, не моргая, смотрела на снежную красоту. В голове, светом зимнего дня, вибрировала первой Нокией настойчивая мысль:
— Что же придумать?
Дело в том, что у Нонки днюха. И как отпраздновать это царское мероприятие в кругу счастливых обладателей и втыкателей ее роскошного тела, дабы не ударить в грязь лицом, и чтобы свежо и нетривиально вышло? Так вот эта мысль гложила ее, не сказать, чтобы с третьей декады, но довольно приелась.
Олеже что? Выслал подарок с Валерой, порадовал шубой цветом мокрого асфальта автобана знойным летом, и укатил в работу, заведомо сообщив по телефону, что у него срочные совещания, озимые и менингит. И не будет ли, Ноночка, столь добра, придумать стиль и направленность мероприятия, а фейерверки и брэнды с него.
— Дорогая, будут только твои и мои близкие люди. Ты наш цветочек лютик, сценарий придумай сама, а уж поздравить тебя сумеем достойно, фигуристо и выпендрежно.
— Ладно, разражусь единоличным бенефисом! — ответила Нонка и нажала отбой.
Перебирая в уме исторических персонажей, начиная от Магдалены и заканчивая Терешковой, остановилась на эпохе революции. Белая гвардия? Почему бы и нет? Будут собраннее, величественнее и аристократичней. С такими не грех потрахаться. Манеры, антураж, высокопарные обещания, честь и достоинство. Чуть что, правые уклонистские идеи и можно пожаловаться императору. Фантазии понесли ее желтой рекой Летой в забвение.
— Может струящаяся Лета истребит память о совершенных грехах? — подумала Нонка, и поперхнулась остывшим, черным кофе.
Набрала засекреченный номер Олежи и запела в трубку:
— Доброго времени суток, дорогой мой человек!
— шшшфшфф, — донесся голос из прекрасного далека.
— Дабы не отвлекать вас от дел, все вышлю по факсу. Думаю, не составит труда быть экипированными в форму. 21.00, суббота, пришлешь Валеру. Чао!
— Так, теперь надо подумать и о себе любимой. Значит Ада, не Рая. Соответствует имиджу и моему образу жизни, — подбежала к шкафу, открыла створки и уставилась немигающим взглядом альтруистки на свой гардероб.
Перебирая плечики, с удивлением натыкалась на вещи, которых не помнит и не выгуливала.
— Вечно вопрешься в пару-тройку любимых нарядов и до огрызков снашиваешь.
Вывалила на кровать кучу шмотья и начала входить в образ красноармейки. К концу дня шмон был завершен, как и образ.
Позвонив подружкам и договорившись о встрече, метнулась в ночь.
Настал день Х.
Нонка вышла из подъезда. Возле авто стоял водитель Олежи — Валера, и курил в ночное звездное небо. Дым сгустками оседал и слоился на морозе, не растушёвываясь, созидая замысловатые картины. Увидев Нонку, Валера поперхнулся и закашлялся, как чахоточный. С плохо скрываемой усмешкой в глазах, открыл заднюю дверцу, пропуская пассажирку:
— Вы сегодня в ударе, Нона Владимировна.
— Дела наши бренные, — уселась Нонка и, махнув рукой, сказала, — поехали.
Быстро прибыли на место. Охрана поселка пропустила без проволочек машину уважаемого человека и, медленно подкатив к воротам, Валера щелкнул пультом, они разошлись в стороны, открывая перед ними жизнь в рай. Дом сиял желтыми огнями на синем фоне зимы, и кусок старой щербатой луны подмигивал Нонке своим атрофированным глазом.
Валера открыл дверцу, Нонка вышла, и на пороге ее уже встречали обер-офицеры Российской Императорской Армии, в количестве четырех штук, смирно стоя по старшинству.
Первым шел ротмистр 5-го гусарского Александрийского полка Олег Иванович.
Форма невероятно шла ему, делала стройнее и импозантнее. Черные шаровары, вправленные в мягкую кожу голенищ замысловатых хромовых сапог. Черная суконная куртка, воротник и обшлага из черного бархата с красной выпушкой. Фуражка с кокардой серебристо-оранжево-черного цвета. И завершал обмундирование-стэк. В общем, Олег Иванович был как всегда в теме.
— Конь, видимо вкушает пряное сено в конюшне, освобожденный от серебряной сбруи, — подумала Нона.
Далее следовал штабс-капитан Александр Степанович. Поджарый и высокий, с мундштуком в зубах для оригинальности, и саблей, которая являлась ярким аксессуаром к столь суровому облику офицера и придавала шарма владельцу. Нонка не разбиралась в тонкости отличий эполет, аксельбантов и разной хрени, но это радовало ее женский глаз и струилось искорками удовольствия по сердцу.
Поручик Эдуард Иннокентьевич, невысокий шустрик и корнет Константин Дмитриевич, с окладистой бородой, были удосужены мимолетным влажным взглядом именинницы.
— Товарищи офицеры, проходим все в дом и сдаем оружие! Сопротивление бесполезно, вы окружены! Как переговорщик, не советую сопротивляться, а прислушаться к голосу разума! — рявкнула Нонка, и прошествовала легкой поступью мимо обалдевшего состава.
Во-первых, своим выходом из авто она несколько поумерила пыл сиятельной публики, вызвала недоумение и легкий шок. Во-вторых, ее наряд, произвел неизгладимое впечатление.
Нонка предстала в образе главной красноармейки, обладающей полномочиями бога. Этакая дочь поломойки и рабочего сталелитейного цеха, внезапно схватившая удачу в свои руки и, вынесенная социальным ветром в дипломатический статус, продвинувшаяся по служебной лестнице, в связи с истреблением основного состава красной армии и цинги, сразившей несколько горлопанистых и разухабистых товарищей. Они лечили десна в местной лечкомиссии: ели сухой лук и прокапывались внутривенно физраствором.
На ней был черный кожаный плащ до колен, с обшлагами и кобурой поверх, в которой хранился трофейный вальтер, изъятый у ворот Смольного именем революции. Он подчеркивал ее статную фигуру, сковав дубленой кожей, как панцирем. Красная повязка на голове, оттеняла ее щечки на крепком морозце, а при ближайшем рассмотрении можно было увидеть узор остролистной, заморской травы, неброско разбросанной по красному полю. Черные веки, влажный взгляд карих глаз, красная помада и решительность пограничника в секрете, произвели впечатление на обер-офицеров, и они гуськом двинулись за ней в дом.
— Стоять всем на месте и ждать моего приказа. Позвольте представиться-Ада!
Нонка окинула взглядом холл, прошлась кирзачами по непальскому ковру ротмистра, заглянула в столовую и, глаза ее ослепил блеск накрытого стола. Хрусталь искрился на свету, щедро разбрасываемой люстрой, эпохи ренессанс. Столовые серебряные приборы, начищенные рукой трудового народа, создавали ощущение сверхзвукового броска назад, в эпоху блистательных дам и галантных кавалеров.
— Будуар королевы, надеюсь, готов? — Нонка повеселела и, повернулась к застывшим персонажам ролевой игры.
— Да, Ада из ада. Позвольте препроводить вас.
— Что ж, я готова, — она подала руку Олеже, и они вышли в ночь.
В ночи стояли сани, запряженные конем, которого Нонка нарисовала в своем воображении по приезду. На шикарных изогнутых полозьях, с кучей меха убиенных животных поверх. Нонка плюхнулась в них:
— А вы, любезнейшие, извольте бежать за санями в присутствие. Гони! — добродушно пихает раболепного возницу ногой в черном сапоге, — плачу за всех!!!
А впереди морозная ночь, полная щедрых даров господа нашего доброго.
— Жарче жги, косматый! — и только хруст снега, и статный аллюр лошадки.
Объехав по периметру владения, сани останавливаются. Нонка выходит из них, опираясь на руку ротмистра, как королева. Они входят в кованую дверь, которую перед ними распахивает штабс-капитан Александр.
Сразу пыхнуло жаром и пряным запахом дубовых веников.
— Ну что же, ваши сиятельства и не наши, раздеваемся, проходим, берем шайки, веники и в парную. Кто последний, у того маленький, — расстегивает кобуру Нонка, лихим кавалерийским движением сбрасывает комиссарский плащ, красные революционные лосины и в бандане продвигается вглубь зала.
Баня у Олежи знатная. Теплые каменные лежаки, обыгранные греческим рисунком мозаики. Две парные: одна финская, где горячий сухой воздух обдает тело жарой, другая русская, где тоже тело обдается влажной жарой.
Именно русскую любила Нонка; запах дубового веника, разносящий вкус терпкости и хорошего муската. Жалящие укусы пара, запутавшегося в засушенных и оживающих от воды листьях и ветках дуба, по оголенной спинке, карибской попе и пяточкам. Перевернулась, и по нежному животику, молочным ляжкам и ложбинке треугольника. Насытишься паром, наешься шлепками и выскакиваешь в морозный зимний воздух. Со всего маху в купальню, в обжигающе студеную воду и быстрей по лестнице назад, в баньку, с колотящимся сердцем. Распластаться на кушетке, и почувствовать, как по телу проносятся и утихают огненные колесницы. А мысли свободны и парят над бренным телом.
Нонка зашла в парную, воздух был горяч и сух. Подойдя к деревянному ведру, обитому железом, ковшиком зачерпнула воды и вылила не спеша на горячие, безмолвные камни. Они зашипели, запенились и изрыгнули жар в парную, как почки Змея Горыныча. С криком - «ух!», — Нонка упала на махровую простыню на верхней полке, распласталась и замерла, привыкая к бегающему по телу мистралю.
Зашли белые офицеры, в арьергарде — белое тело Олежи.
— Господа офицеры! Не будите ли вы, столько любезны, отхлестать комиссарское тело веником?
Офицеры зашушукались, разгорелся жаркий дискурс за старшинство, который на ходу пресекла Нонка, шикнув:
— Я — красный комиссар и заслуженный ветеран ВЧК! У меня на счету расстрелянных белогвардейцев больше, чем поз для ебли. Штабс-капитан, веник в руки и работаем! Остальные забились по норкам и взирают, как дышит жаром и изгибается под руками столь почетного члена, мое тело.
Замоченные в тазиках веники ждали своего звездного часа. Штабс-капитан схватил один в руку, и начал манипуляции над комиссарским телом. Нагнетая жар, он постепенно приходил в раж и начал бить Нонку по плечам, переходя на спину и остановился на ножках. Тут он поднял ступни, нежно провел веником и начал бить по ним со всей силы. Нонка подпрыгнула от внезапности содеянного, но тут он опустил ступни и продолжил избиение столь прекрасного тела, вкладывая в это какой-то демонический смысл и крякая от удовольствия. Второй веник оказался в другой руке и удары стали интенсивнее, быстрее, динамичнее.
— Фу, фу, фу, какой-то борзый вы штабс-капитан, идите, покурите за угол, — Нонка повернулась на спину, выставив на обозрение возбужденные ярко-розовые соски и голый холмик пизденки, которая спала и не была готова к решительным маневрам.
— Константин Дмитриевич, корнет, продолжите в более мягкой форме самопознания (хотя и вы тут знаете каждый уголок). Нежнее, легче, смотрите комиссарская грудь — нетронутые холмы Лакшми, хотя о чем я тут, вы же ей не представлены. Дерзайте, — и она нескромно развела ножки.
Драть бабу веником, которой в высшей степени наплевать на банщика-тут есть что-то порочное и кровь закипает. Под руками корнета, кровь в комиссарском теле побежала быстрее, поры раскрылись, и накопившаяся усталость хлынула в потолок парной.
751
Архив порно рассказов