Единоличный бенефис

За окном падал снег, мягко падал. Огромными мохнатыми хлопьями оседал на грешной земле, разлапистых проводах деревьев, крышах разнообразных марок машин.

Нонка сидела за огромным дубовым столом и, не моргая, смотрела на снежную красоту. В голове, светом зимнего дня, вибрировала первой Нокией настойчивая мысль:

— Что же придумать?

Дело в том, что у Нонки днюха. И как отпраздновать это царское мероприятие в кругу счастливых обладателей и втыкателей ее роскошного тела, дабы не ударить в грязь лицом, и чтобы свежо и нетривиально вышло? Так вот эта мысль гложила ее, не сказать, чтобы с третьей декады, но довольно приелась.

Олеже что? Выслал подарок с Валерой, порадовал шубой цветом мокрого асфальта автобана знойным летом, и укатил в работу, заведомо сообщив по телефону, что у него срочные совещания, озимые и менингит. И не будет ли, Ноночка, столь добра, придумать стиль и направленность мероприятия, а фейерверки и брэнды с него.

— Дорогая, будут только твои и мои близкие люди. Ты наш цветочек лютик, сценарий придумай сама, а уж поздравить тебя сумеем достойно, фигуристо и выпендрежно.

— Ладно, разражусь единоличным бенефисом! — ответила Нонка и нажала отбой.

Перебирая в уме исторических персонажей, начиная от Магдалены и заканчивая Терешковой, остановилась на эпохе революции. Белая гвардия? Почему бы и нет? Будут собраннее, величественнее и аристократичней. С такими не грех потрахаться. Манеры, антураж, высокопарные обещания, честь и достоинство. Чуть что, правые уклонистские идеи и можно пожаловаться императору. Фантазии понесли ее желтой рекой Летой в забвение.

— Может струящаяся Лета истребит память о совершенных грехах? — подумала Нонка, и поперхнулась остывшим, черным кофе.

Набрала засекреченный номер Олежи и запела в трубку:

— Доброго времени суток, дорогой мой человек!

— шшшфшфф, — донесся голос из прекрасного далека.

— Дабы не отвлекать вас от дел, все вышлю по факсу. Думаю, не составит труда быть экипированными в форму. 21.00, суббота, пришлешь Валеру. Чао!

— Так, теперь надо подумать и о себе любимой. Значит Ада, не Рая. Соответствует имиджу и моему образу жизни, — подбежала к шкафу, открыла створки и уставилась немигающим взглядом альтруистки на свой гардероб.

Перебирая плечики, с удивлением натыкалась на вещи, которых не помнит и не выгуливала.

— Вечно вопрешься в пару-тройку любимых нарядов и до огрызков снашиваешь.

Вывалила на кровать кучу шмотья и начала входить в образ красноармейки. К концу дня шмон был завершен, как и образ.

Позвонив подружкам и договорившись о встрече, метнулась в ночь.

Настал день Х.

Нонка вышла из подъезда. Возле авто стоял водитель Олежи — Валера, и курил в ночное звездное небо. Дым сгустками оседал и слоился на морозе, не растушёвываясь, созидая замысловатые картины. Увидев Нонку, Валера поперхнулся и закашлялся, как чахоточный. С плохо скрываемой усмешкой в глазах, открыл заднюю дверцу, пропуская пассажирку:

— Вы сегодня в ударе, Нона Владимировна.

— Дела наши бренные, — уселась Нонка и, махнув рукой, сказала, — поехали.

Быстро прибыли на место. Охрана поселка пропустила без проволочек машину уважаемого человека и, медленно подкатив к воротам, Валера щелкнул пультом, они разошлись в стороны, открывая перед ними жизнь в рай. Дом сиял желтыми огнями на синем фоне зимы, и кусок старой щербатой луны подмигивал Нонке своим атрофированным глазом.

Валера открыл дверцу, Нонка вышла, и на пороге ее уже встречали обер-офицеры Российской Императорской Армии, в количестве четырех штук, смирно стоя по старшинству.

Первым шел ротмистр 5-го гусарского Александрийского полка Олег Иванович.

Форма невероятно шла ему, делала стройнее и импозантнее. Черные шаровары, вправленные в мягкую кожу голенищ замысловатых хромовых сапог. Черная суконная куртка, воротник и обшлага из черного бархата с красной выпушкой. Фуражка с кокардой серебристо-оранжево-черного цвета. И завершал обмундирование-стэк. В общем, Олег Иванович был как всегда в теме.

— Конь, видимо вкушает пряное сено в конюшне, освобожденный от серебряной сбруи, — подумала Нона.

Далее следовал штабс-капитан Александр Степанович. Поджарый и высокий, с мундштуком в зубах для оригинальности, и саблей, которая являлась ярким аксессуаром к столь суровому облику офицера и придавала шарма владельцу. Нонка не разбиралась в тонкости отличий эполет, аксельбантов и разной хрени, но это радовало ее женский глаз и струилось искорками удовольствия по сердцу.

Поручик Эдуард Иннокентьевич, невысокий шустрик и корнет Константин Дмитриевич, с окладистой бородой, были удосужены мимолетным влажным взглядом именинницы.

— Товарищи офицеры, проходим все в дом и сдаем оружие! Сопротивление бесполезно, вы окружены! Как переговорщик, не советую сопротивляться, а прислушаться к голосу разума! — рявкнула Нонка, и прошествовала легкой поступью мимо обалдевшего состава.

Во-первых, своим выходом из авто она несколько поумерила пыл сиятельной публики, вызвала недоумение и легкий шок. Во-вторых, ее наряд, произвел неизгладимое впечатление.

Нонка предстала в образе главной красноармейки, обладающей полномочиями бога. Этакая дочь поломойки и рабочего сталелитейного цеха, внезапно схватившая удачу в свои руки и, вынесенная социальным ветром в дипломатический статус, продвинувшаяся по служебной лестнице, в связи с истреблением основного состава красной армии и цинги, сразившей несколько горлопанистых и разухабистых товарищей. Они лечили десна в местной лечкомиссии: ели сухой лук и прокапывались внутривенно физраствором.

На ней был черный кожаный плащ до колен, с обшлагами и кобурой поверх, в которой хранился трофейный вальтер, изъятый у ворот Смольного именем революции. Он подчеркивал ее статную фигуру, сковав дубленой кожей, как панцирем. Красная повязка на голове, оттеняла ее щечки на крепком морозце, а при ближайшем рассмотрении можно было увидеть узор остролистной, заморской травы, неброско разбросанной по красному полю. Черные веки, влажный взгляд карих глаз, красная помада и решительность пограничника в секрете, произвели впечатление на обер-офицеров, и они гуськом двинулись за ней в дом.

— Стоять всем на месте и ждать моего приказа. Позвольте представиться-Ада!

Нонка окинула взглядом холл, прошлась кирзачами по непальскому ковру ротмистра, заглянула в столовую и, глаза ее ослепил блеск накрытого стола. Хрусталь искрился на свету, щедро разбрасываемой люстрой, эпохи ренессанс. Столовые серебряные приборы, начищенные рукой трудового народа, создавали ощущение сверхзвукового броска назад, в эпоху блистательных дам и галантных кавалеров.

— Будуар королевы, надеюсь, готов? — Нонка повеселела и, повернулась к застывшим персонажам ролевой игры.

— Да, Ада из ада. Позвольте препроводить вас.

— Что ж, я готова, — она подала руку Олеже, и они вышли в ночь.

В ночи стояли сани, запряженные конем, которого Нонка нарисовала в своем воображении по приезду. На шикарных изогнутых полозьях, с кучей меха убиенных животных поверх. Нонка плюхнулась в них:

— А вы, любезнейшие, извольте бежать за санями в присутствие. Гони! — добродушно пихает раболепного возницу ногой в черном сапоге, — плачу за всех!!!

А впереди морозная ночь, полная щедрых даров господа нашего доброго.

— Жарче жги, косматый! — и только хруст снега, и статный аллюр лошадки.

Объехав по периметру владения, сани останавливаются. Нонка выходит из них, опираясь на руку ротмистра, как королева. Они входят в кованую дверь, которую перед ними распахивает штабс-капитан Александр.

Сразу пыхнуло жаром и пряным запахом дубовых веников.

— Ну что же, ваши сиятельства и не наши, раздеваемся, проходим, берем шайки, веники и в парную. Кто последний, у того маленький, — расстегивает кобуру Нонка, лихим кавалерийским движением сбрасывает комиссарский плащ, красные революционные лосины и в бандане продвигается вглубь зала.

Баня у Олежи знатная. Теплые каменные лежаки, обыгранные греческим рисунком мозаики. Две парные: одна финская, где горячий сухой воздух обдает тело жарой, другая русская, где тоже тело обдается влажной жарой.

Именно русскую любила Нонка; запах дубового веника, разносящий вкус терпкости и хорошего муската. Жалящие укусы пара, запутавшегося в засушенных и оживающих от воды листьях и ветках дуба, по оголенной спинке, карибской попе и пяточкам. Перевернулась, и по нежному животику, молочным ляжкам и ложбинке треугольника. Насытишься паром, наешься шлепками и выскакиваешь в морозный зимний воздух. Со всего маху в купальню, в обжигающе студеную воду и быстрей по лестнице назад, в баньку, с колотящимся сердцем. Распластаться на кушетке, и почувствовать, как по телу проносятся и утихают огненные колесницы. А мысли свободны и парят над бренным телом.

Нонка зашла в парную, воздух был горяч и сух. Подойдя к деревянному ведру, обитому железом, ковшиком зачерпнула воды и вылила не спеша на горячие, безмолвные камни. Они зашипели, запенились и изрыгнули жар в парную, как почки Змея Горыныча. С криком - «ух!», — Нонка упала на махровую простыню на верхней полке, распласталась и замерла, привыкая к бегающему по телу мистралю.

Зашли белые офицеры, в арьергарде — белое тело Олежи.

— Господа офицеры! Не будите ли вы, столько любезны, отхлестать комиссарское тело веником?

Офицеры зашушукались, разгорелся жаркий дискурс за старшинство, который на ходу пресекла Нонка, шикнув:

— Я — красный комиссар и заслуженный ветеран ВЧК! У меня на счету расстрелянных белогвардейцев больше, чем поз для ебли. Штабс-капитан, веник в руки и работаем! Остальные забились по норкам и взирают, как дышит жаром и изгибается под руками столь почетного члена, мое тело.

Замоченные в тазиках веники ждали своего звездного часа. Штабс-капитан схватил один в руку, и начал манипуляции над комиссарским телом. Нагнетая жар, он постепенно приходил в раж и начал бить Нонку по плечам, переходя на спину и остановился на ножках. Тут он поднял ступни, нежно провел веником и начал бить по ним со всей силы. Нонка подпрыгнула от внезапности содеянного, но тут он опустил ступни и продолжил избиение столь прекрасного тела, вкладывая в это какой-то демонический смысл и крякая от удовольствия. Второй веник оказался в другой руке и удары стали интенсивнее, быстрее, динамичнее.

— Фу, фу, фу, какой-то борзый вы штабс-капитан, идите, покурите за угол, — Нонка повернулась на спину, выставив на обозрение возбужденные ярко-розовые соски и голый холмик пизденки, которая спала и не была готова к решительным маневрам.

— Константин Дмитриевич, корнет, продолжите в более мягкой форме самопознания (хотя и вы тут знаете каждый уголок). Нежнее, легче, смотрите комиссарская грудь — нетронутые холмы Лакшми, хотя о чем я тут, вы же ей не представлены. Дерзайте, — и она нескромно развела ножки.

Драть бабу веником, которой в высшей степени наплевать на банщика-тут есть что-то порочное и кровь закипает. Под руками корнета, кровь в комиссарском теле побежала быстрее, поры раскрылись, и накопившаяся усталость хлынула в потолок парной.