Кризис среднего возраста

Трахать Юлю Воробьеву было делом утомительным и неблагодарным. Она не умела ебаться от слова совсем, и было видно, что секс интересует ее как-то по-своему. Юля Воробьева считала себя очень женственной, носила прозрачные кофточки без бюстгальтера, просвечивая розовыми бесформенными сосками, читала Анаис Нин и Айрис Мердок и ела полезные йогурты. Она работала учительницей литературы и считала себя ведьмой, котиком и нимфоманкой с вкраплением ля фам фатале. Пахло от нее мелом и манной кашей. Это было ужасно. Я трахал ее от безнадежности последние месяца два. Ощущения были такие, как будто член попал в трехлитровую банку с жидкой сметаной. Можно было двигаться быстро и глубоко, при этом не чувствуя ничего, кроме податливой скользкой нутряной пустоты. Ее мягчайшая пизда не давала радости, у Юлиного влагалища не было сколько-нибудь твердых краев, потереться было не обо что. Пизда не была большой, нет. Просто это была какая-то медуза. Сосать же Юля не умела вообще, жопу не давала, и после одного моего неудачного посягательства, считала меня грубым гомосеком.

— Гомосеки, — говорил я, — они не грубые. Они музыку пишут.

— Это оттого, что они не встретили большой любви, — отвечала Юля, закатывая серые глаза, — это сублимация, это от того, что они не встретили на своем жизненном пути красивой девушки.

Юля так прямо и говорила: «На своем жизненном пути» и явно под красивой девушкой подразумевала себя.

«Да, — думал я, — все гомосеки посходили бы с ума, если бы встретились с тобой. И не написали бы ни педерестической музыки, ни стихов, ничего».

Предохранялись мы тем способом, который иногда, как многие изобретения секса, называется французским. Проще говоря, я нерестился «на травку». Происходило всё так: я довольно долго доводил Юлю до оргазма, трогал рукой ее клитор. А когда Юля начинала кричать и стонать как грузчик, которому на ногу упала двутавровая балка, в это момент я доставал из нее, наконец, свой мокрый член и энергично дрочил у нее между ног. Дрочил самым обычным способом, которому всех нас обучила жизнь давным-давно, где-нибудь в летнем лагере или в больнице. Я быстро двигал крайнюю плоть вперед-назад, головка раздувалась, мешала нахлобучивать складки обратно, подступали спазмы. Было очень неудобно лежать на ее животе и держаться двумя руками за собственный член. Главное было в том, чтобы забыть о Юле и думать о пизде Дашки Гончаровой.

В это время Юля недовольно спрашивала хриплым голосом:

— Что ты там делаешь?

— Вывожу на прогулку мальчиков и девочек, — отвечал я сквозь зубы и выливал на простыню Юлиного дивана жалкую лужицу.

Я целовал ее, гладил ее расслабленное обмякшее тело, всё по правилам, прямо как учили в школе молодого бойца, и шел в ванную. Там я мочился в раковину и снова дрочил, думая о Гончаровой. Я думал о ее большой опытной мастерской пизде, заросшей жесткой густой шерстью. Уже несколько лет я трахал Дарью Андреевну с большим наслаждением. Не совсем так. Дарья Гончарова была из тех женщин, которые могут проходить по разряду «друг детства», с той разницей, что она не была моим другом буквально. Мы познакомились в самолете. В Шереметьеве она потеряла багаж. Она была раздражена больше, чем нужно. Я понял, что возвращается она из Италии одна, что там что-то не заладилось, а в аэропорту ее никто не встречает. Гончаровский чемодан прилетел другим рейсом через шесть часов. А еще через три дня я владел ее бронзовым телом с двумя белыми полосками, сияющими в темноте. Когда нам стало ясно, что всё должно уже с неизбежностью произойти, я был в ее квартире и час напролет целовался с ней, трогая все ее места через джинсы и футболку.

— Потерпи, сейчас отдамся, — сказала она мне. Мы поцеловались еще минут пять, после чего она разрешила снять с себя всё, кроме трусов. Мы лежали в обнимку, постель пахла чистыми простынями. Потом она сама сняла трусы. К этому моменту я уже достиг той степени возбуждения, когда уже член не торчит как палка, а гнется и грозно свисает, наполненный желанием, ушедшим в глубину. Дашка сжимала мои яйца руками, сильно, но не больно. Я торопился, она, скорее остужала. Она отворачивала лицо, казалась недовольной. Потом дала моим рукам расправить складки и впустила в себя. Когда мой член внутри нее стал снова расти, я увидел ее немного удивленные глаза. Дашка Гончарова стала двигаться подо мной уверенно, но сдержанно. Потом она остановилась. О чем-то подумала минуту.

— Делаем чейндж, — сказала она, — только не теряйся.

Мы медленно переменили позу. Мы сидели, обхватив друг друга руками и ногами. Я прижимался к ее животу.

— Ну, догоняй, — сказала она, сделалась совершенно чугунно-твердой и затряслась вся. Не знаю, правда ли она кончила в тот раз, но я кончил точно. Это я хорошо запомнил.

Через пару минут она вытерла меня мягкой салфеткой и отправила в душ. Когда я вернулся, пошла мыться сама:

— Не подглядывай.

Потом она поила меня чаем с бутербродами. Через час мы еблись очень энергично, вспотели. Опять принимали душ.

На третий раз в два часа ночи выяснилось, что она хорошо делает минет.

— Это всё так, теория. Всё больше по книжкам, по интернету, — сказала она.

Уже начали орать воробьи. Какие-то люди шли на работу, сонно переговариваясь. Из окна пахло влажной утренней листвой и бензином. Это было то время, когда уже вроде как и не хочется, но хуй стоит сам по себе, ему всё безразлично, он деревянный и прямой.

— Куда ж тебя, такого красивого, девать? — сказала она, — вот, что. Давай попробуем. Нет. Это я боюсь. Тебе не понравится, а я не умею. Давай вот как. Ты попробуй, а если мне станет больно... нет, не то.

— Давай, — сказал я.

— Делаем, как будто всё обычно, — она легла на спину и задрала ноги к груди. Я некоторое время повозился и проник в ее попу. Трахал я ее сильно. Она кончила раза три. Из моего сухого члена выкатилась в нее маленькая капля спермы. Но она доставила мне больше радости, чем целый фонтан. «Всё, — подумал я, — патроны кончились».

— Подготовиться к расстыковке, — сказала она, — только не торопись.

Я чувствовал, как мой член уменьшается в размерах, съеживается, покидает ее зад.

— Начинаем обратный отсчет. Десять, девять, — медленно считала она, — на счет «ноль» я закрываю глаза, твой аппарат покидает пределы шоколадной вселенной, и ты идешь в душ. Не шали там, я проверю по объему. Всё, что у тебя есть, должен будешь сдать на базу. Трииии, дваааа, один.

Я поцеловал ее в живот.

— Уйй! Иди уже!

Я вернулся из ванной, перепоясанный по чреслам полотенцем. Она лежала на животе, отвернувшись к стенке.

— Знаешь ли ты, мой дорогой, — сказала она не оборачиваясь, — что ты только что трахнул меня в задницу?

— Не может быть!

— Это была первая брачная ночь моей попы.

— Я тронут и задет. Не готов тут ответить взаимностью. Первая ночь МОЕЙ попы еще не наступила.

— Сходи к практологу.

— Ты знаешь анекдот 1925-го года про умирающую старуху и ее деда?

— Нет, — сказала она. Я рассказал про печального деда, про его трагические слова: Эх, раньше-то не знали! Так бы мы Ильича спасти могли!

Она смеялась.

— Знаешь, — сказала она, — я в Римини склеила красавца-итальянца, такой высокий брюнет с усами, прямо как из кино. Такая была любовь — охренеть. Он оказался жиголо. Я чуть не сдохла от переживаний. И денег жалко и себя. Ты знаешь, я не девочка. Со временем такие штуки начинают по-настоящему огорчать.

— Я не стану брать с тебя денег. Подарю тебе даже цветочек там, всё такое. Плюшевого зайчика.

— Пошел ты... Так вот, когда встретила тебя, то заметила, как ты смотришь на мою жопу. Сразу решила — вот этом придурку дам сзади. Это была месть итальянцам. Орудие мести у тебя хорошее. Вам понравилось трахать меня в попку?

— Кому это «нам»?

— Тебе и твоему залупистому другу.

— Да. Ему понравилось. Яркие переживания, острые чувства. А меня самого всегда в таких случаях что-то беспокоит. Нет уверенности, что я за правое дело. Ты меня понимаешь?

— Конечно. Чего ж тут не понять? Ебать девушку в жопу аморально.

— Ложись, — сказала она, — сделаю тебе массаж. А то ты щас уснешь, тебя не выгонишь потом.

Я лег на пузо, она села на меня верхом и стала массировать спину. У нее были не длинные ногти, это меня спасло. Массаж она делала не на шутку. Я отфыркивался и мычал. Она села мне на задницу расставив ноги и сильно прижимаясь мохнатой пиздой к моей жопе. Я не подал вида, но мне показалось, что ей хочется меня трахнуть. Чувствовать ее совсем другим местом было приятно. Что-то снова просыпалось во мне, но хуй, конечно, после всего пережитого, не мог подняться. Тем более, что моя уставшая пиписька была прижата моим и ее весом к постели. Наслаждение нарастало не в члене, а где-то по всему телу, в затылке, в руках, в ладонях.

— Моя очередь, — сказал я, — ложись.

Она слезла с меня, подставила загорелую тренированную спину. У нее были мелкие складочки поперек поясницы, как у спортсменки. Я загляделся. «Хреново было бы в нее влюбиться, — подумал я, глядя на ее маленькую мальчишескую задницу, — это была бы катастрофа. Каждый второй... да нет, каждый первый подбивал бы к ней клинья. С такой бабой можно жить только в пустыне. Да и то... Неизвестно, что она за человек. Трусы с себя снимала полтора часа, а к утру столько всего произошло, у многих столько не бывает за всю жизнь». Комар влетел в окно. Покружился. Сел ей на лопатку, туда, где проходила тусклая белая полоса от лямки купальника. Я прихлопнул комара ладонью. Аккуратно.